Омар Хайям о прахе
Когда последний день придет ко мне
И в прахе я почию, в вечном сне,
Кирпич мне в изголовье положите,
Чью глину замесите на вине.
Вчера на площади базарной видел я,
Как глину вязкую горшечник мял ногами.
С него усердья пот катился в три ручья.
И этот мёртвый прах незримыми устами,
Казалось мне, шептал: «Я ближним был твоим!
Стыдись! Не будь так груб и так неумолим!»
А вот кувшин: как я, любовь он знал когда-то,
В оковах локонов, как раб, стенал когда-то.
Вот ручка у него на горле замерла:
Свою любимую он обнимал когда-то!..
Будь весел — никогда пределу горя нет.
Планеты в небесах не раз прочертят след.
Из праха твоего налепят кирпичей,
И в стены дома их уложит твой сосед.
Будь весел, ведь невзгодам нет конца
И вечно звёздам на небе мерцать.
Умрём — и некто кирпичи из праха
Уложит в стены своего дворца.
Будь весел, ибо скорбь земная бесконечна
И звёзды на небе сходиться будут вечно.
Сам прахом станешь ты, а прах твой кирпичом,
Кирпич — стеной жилья, — не твоего, конечно!
Будь весел. Ведь невзгоды будут бесконечно
И звёзды восходить на небе будут вечно.
Наш прах пойдёт на кирпичи домов,
Другие смертные уложат их беспечно.
В могилах спящие земле возвращены,
Частицы праха их рассеяны повсюду —
Рассеяны, как пыль! Какому ж злому чуду,
Увы, подвержены ничтожества сыны?
Какой напиток их так держит в опьяненьи,
В неведеньи всего, в тревогах и сомненьях?
И будет омрачен рассудок их всегда
До дня последнего суда.
В степи безлюдной каждый куст бурьяна
Кудрями был красавицы Турана,
В зубцах твердыни был любой кирпич
Рукой вазира, головой султана.
В этой тленной Вселенной в положенный срок
Превращаются в прах человек и цветок.
Кабы прах испарялся у нас из-под ног —
С неба лился б на землю кровавый поток!
Ведь задолго до нас ночь сменялась блистающим днем,
И созвездья всходили над миром своим чередом.
Осторожно ступай по земле! Каждый глины комок,
Каждый пыльный комок был красавицы юной зрачком.
Взгляни-ка на траву, что над рекой растет:
Из ангельских ланит она такой растет.
Над головой травы зачем заносишь ногу?!
Тюльпаноликая — былинкой той растет!
Взрастит ли розу в мире небосвод,
Что после зноем полдня не сожжет?
Когда б копился в тучах прах погибших,
То дождь кровавый падал бы с высот.
Видишь этого мальчика, старый мудрец?
Он песком забавляется — строит дворец.
Дай совет ему: «Будь осторожен, юнец,
С прахом мудрых голов и влюбленных сердец!»
Вновь плачет облако на бархат луга…
Трава нас веселит, но — боже мой! —
Кого та зелень усладит собой,
Что вырастет из нас? — Вина подруга!
Вот чаша — чудный труд великих мастеров!..
Но видишь ты теперь лишь россыпь черепков.
Не вороши ногой дорожный мусор, помни,
Что эти черепки — из прежних черепов.
Все тысячи веков до нас тут ели-пили
То нищий, то богач, валились спать средь пыли.
Сушило солнце прах, дожди его мочили…
Куда ни наступи, всё это люди были.
Вчера в гончарную зашел я в поздний час,
И до меня горшков беседа донеслась.
«Кто гончары, — вопрос один из них мне задал, —
Кто покупатели, кто продавцы средь нас?»
Вчера зашел я в лавку гончаров,
Проворны были руки мастеров.
Но не кувшины я духовным взором
Увидел в их руках, а прах отцов.
Вчера раскрошил я о камень кувшин обливной.
Быв пьяным, свершил я поступок нелепый такой.
Кувшин прошептал мне: «Тебе я был прежде подобен,
Не стало б того же с тобою, что стало со мной!»
Где б ни алел тюльпан и роза ни цвела,
Там прежде кровь царей земля в себя впила.
И где бы на земле ни выросла фиалка,
Знай — родинкой она красавицы была.
Где расцвели тюльпаны, алея и горя,
Там кровь была пролита великого царя.
А где фиалок бархат — как родинки ланит,
Там прах зарыт красавиц, прекрасных, как заря.
Где розы расцвели, там почву, что растит их,
Всю пропитала кровь царей, давно забытых;
А каждый лепесток фиалки темной был
Когда-то родинкой на розовых ланитах.
Где сонмы пировавших здесь до нас?
Где розы алых уст, нарциссы глаз?
Спеши, покамест плоть не стала прахом,
Как прах твой плотью раньше был сто раз.
Глянь на месящих глину гончаров, —
Ни капли смысла в головах глупцов.
Как мнут и бьют они ногами глину.
Опомнитесь! Ведь это прах отцов!
Гончар лепил, а около стоял
Кувшин из глины: ручка и овал…
И я узнал султана череп голый,
И руку, руку нищего узнал!
Гончар! Оставь терзать то нищих, то царей,
Питаться каждый день сияньем их очей,
Сто чаш-голов слеплять в одну простую чашу!..
Присядь, задумайся и о судьбе своей.
Гончар, касайся глины осторожно.
Ты прах царей умерших мнешь безбожно:
Перст Фаридуна, сердце Кей-Хосрова
Забил в колодку! Разве это можно?
Гончар. Кругом в базарный день шумят…
Он топчет глину, целый день подряд.
А та угасшим голосом лепечет:
«Брат, пожалей, опомнись — ты мой брат!..»
Давно — до нас с тобой — и дни и ночи были
И звезды, как сейчас, на небесах кружили.
Не знаешь, как ступить на этот прах земной, —
Зрачками любящих его песчинки жили.
День утопает в сумерках. Немой
И постный день Я в лавке-мастерской
У гончара. Изделия из глины…
И я один с их странною толпой.
Дивлюсь тебе, гончар, что ты имеешь дух
Мять глину, бить, давать ей сотни оплеух,
Ведь этот влажный прах трепещущей был плотью,
Покуда жизненный огонь в нем не потух.
Диковинный кувшин купил я как-то раз,
Кувшин меня своей чванливостью потряс:
«Я шахом был! Я пил вино златою чашей!..
Придется пьяницам прислуживать сейчас».
До тебя и меня много сумерек было и зорь.
Не напрасно идет по кругам свод небес золотой.
Будь же тщателен ты, наступая на прах — этот прах
Был, конечно, зрачком, был очами красы молодой…
До тебя протекли много тысяч веков —
Мест стоянки царей и простых бедняков.
Где б ни видел ты холмик, сухой или влажный,
Ты наступишь ногою на прах черепов.
Если мы, как огонь, через воздух пройдем,
И, чисты, как родник, меж камней протечем,
Все равно станем прахом, и в нем наша сущность…
Дай вина! Так зальем эту суть мы вином!
Если только ты наступишь на колючку, друг, нежданно,
Знай — то локон луноликой, бровь красавицы желанной.
И любой кирпич на башне величавого айвана —
То не палец ли везира? То не голова ль султана?
Еще болтун-горшок. Довольно стар.
В скуфейской шапочке. В нем пышет жар:
«Я был тобой! Ты — станешь глиной, мною!
Так кто ж из нас горшок и кто — гончар?»
Заглянуть за опущенный занавес тьмы
Неспособны бессильные наши умы.
В тот момент, когда с глаз упадает завеса,
В прах бесплотный, в ничто превращаемся мы.
Здесь каждая пылинка праха, что к ночи на землю легла,
Была частицей тела пери, сияньем юного чела.
Пыль вытирая, осторожно касайся розовых ланит.
Ведь эта пыль благоуханным, быть может, локоном была.
Знай, в каждом атоме тут, на земле, таится
Дышавший некогда кумир прекраснолицый.
Снимай же бережно пылинку с милых кос:
Прелестных локонов была она частицей.
И вот ушел твой дух в загадочную тьму,
И новый человек живет в твоем дому.
И невдомек ему и прочим новоселам,
Что ходят-то они по телу твоему.
И когда я растоптан судьбой не во сне — наяву
Корни прежней надежды на жизнь навсегда оторву,
Вы из плоти Хайяма скудельный кувшин изваяйте,
Пусть я в запахе винном на миг среди вас оживу.
И ночи сменялися днями
До нас, о мой друг дорогой
И звезды свершали все так же
Свой круг предрешенный судьбой.
Ах, тише! Ступай осторожней
На пыль под ногою твоей —
Красавиц ты прах попираешь,
Останки их дивных очей.
И пылинка — живою частицей была,
Черным локоном, длинной ресницей была.
Пыль с лица вытирай осторожно и нежно:
Пыль, возможно, Зухрой яснолицей была!
Искусству гончара дивился я вчера,
Над глиной что ни день колдует он с утра.
Невеждам невдомек, как эта боль остра:
Увидеть прах отца в ладонях гончара.
К черту пост и молитву, мечеть и муллу!
Воздадим полной чашей аллаху хвалу.
Наша плоть в бесконечных своих превращеньях
То в кувшин превращается, то в пиалу.
Каждый розовый, взоры ласкающий куст
Рос из праха красавиц, из розовых уст.
Каждый стебель, который мы топчем ногами,
Рос из сердца, вчера еще полного чувств.
Как мимолетный гость, когда покину вас,
В преданья обо мне вложите мой наказ:
«Здесь глиной прах его становится; слепите
Кувшин для кабака, когда настанет час».
Как много было зорь и сумерек до нас!
Недаром небесам кружиться дан приказ.
Будь осторожнее, ступню на землю ставя,
Повсюду чей-нибудь прекрасный тлеет глаз.
Как много раз весна цвела до нас с тобой
И сколько прежних зорь погашено судьбой!..
Ступай нежней! Не пыль — прекрасные когда-то,
Угасшие зрачки тревожишь ты стопой.
Кем эта ваза нежная была?
Вздыхателем! Печальна и светла.
А ручки вазы? Гибкою рукою
Она, как прежде, шею обвила.
Когда в когтях судьбы, застигнут злом,
Замру, как птица с вырванным крылом,
В кувшин ты обрати мой прах — воскресну
Лишь дух вина почую, как в былом.
Когда вырвут без жалости жизни побег,
Когда тело во прах превратится навек —
Пусть из этого праха кувшин изготовят
И наполнят вином: оживет человек!
Когда голову я под забором сложу,
В лапы смерти, как птица в ощип, угожу —
Завещаю: кувшин из меня изготовьте,
Приобщите меня к своему кутежу!
Когда наши души уйдут, с телами навек разлучась,
Из праха умерших давно построят надгробье для нас.
И долгие годы пройдут, и правнуки наши умрут,
Пойдем на надгробье для них и мы, в кирпичи превратясь.
Когда от жизненных освобожусь я пут
И люди образ мой забвенью предадут,
О, если бы тогда — сказать ли вам? — для пьяниц
Из праха моего был вылеплен сосуд!
Когда последний вздох испустим мы с тобой,
По кирпичу на прах положат мой и твой.
А сколько кирпичей насушат надмогильных
Из праха нашего уж через год-другой!
Когда придет мой час подстреленною птицей
К ногам твоим, о Смерть, затрепетав, свалиться.
Пусть вылепят кувшин из праха моего:
От запаха вина он к жизни возвратится.
Когда с телом душа распростится, скорбя,
Кирпичами из глины придавят тебя
И бездушное, ставшее глиною, тело
Пустят в дело, столетие погодя.
Когда смерть меня схватит, задора полна,
Как меня, словно птицу, ощиплет она,
Вы из персти моей смастерите кувшин.
Может быть, оживит меня запах вина.
Когда смерть переступит Хайяма порог
И сорвет с древа жизни мой чахлый листок,
Мир уместится весь в одно малое сито,
Сквозь него и просеют мой прах, как песок.
Когда судьба меня растопчет, как цветок,
Рассеет по земле мой каждый лепесток,
И глиной станет прах, кувшином станет глина, —
Налей вина в кувшин, чтоб он воскреснуть смог.
Когда тело мое на кладбище снесут —
Ваши слезы и речи меня не спасут.
Подождите, пока я не сделаюсь глиной,
А потом из меня изготовьте сосуд!
Когда я умру, забудут тленный мой прах,
А жизнь моя станет примером в чистых сердцах.
Из сердца лоза прорастет, а из глины телесной
Кувшин изваяют, чтоб радовал вас на пирах.
Когда, как деревцо, меня из бытия
С корнями вырвет рок и в прах рассыплюсь я,
Кувшин для кабака пусть вылепят из праха, —
Наполненный вином, я оживу, друзья.
Коль ты мне друг, оставь словесную игру
И мне вина налей; когда же я умру,
Из праха моего слепив кирпич, снеси ты
Его в кабак и там заткни в стене дыру.
Кувшин мой был прежде влюбленным, все муки мои он познал
Кудрей завитками плененный, как я, от любви изнывал
А ручка на шее кувшина — наверно, когда-то была
Рукою, которою шею возлюбленной он обнимал.
Кувшин мой жил когда-то, томленье страсти знал
И, раб кудрей душистых, в силке их изнывал.
У горлышка есть ручка. Она рукой была,
И ею шейку милой он нежно обвивал.
Кувшин мой, некогда терзался от любви ты,
Тебя, как и меня, пленяли кудри чьи-то,
А ручка, к горлышку протянутая вверх
Была твоей рукой, вкруг милого обвитой.
Кувшин с холодною водой для батрака —
Из сердца ханского и шахского зрачка.
Зато фиал, вином согревший старика, —
Из уст прелестницы и щек весельчака.
Кувшин храбрится: «Да, я из земли!
Но раз меня оттуда извлекли,
Раз дали форму, блеск — не с тем, конечно,
Чтоб снова сделать глыбою земли!»
Кувшин, в который наливают вино для грузчиков поденных.
Гончар лепил из плоти шахов, когда-то временем сраженных,
И эта глиняная чаша, что ходит по рукам гуляк,
Возникла из ланит румяных и уст красавиц погребенных.
Ликуй! Немало бед пророчат звезды нам,
Пока внимаем мы небесным письменам.
Но все ж на кирпичи сгодится наша глина,
Построят люди дом, а может, даже храм!
Месит глину ватага лихих молодцов,
Невдомек им суровый упрек мудрецов:
«Перед вами не глина, а прах ваших предков,
Обращайтесь почтительно с прахом отцов!»
Месяца месяцами сменялись до нас,
Мудрецы мудрецами сменялись до нас.
Эти мертвые камни у нас под ногами
Прежде были зрачками пленительных глаз.
Мне горестно смотреть, когда гончар жесток.
Он глину мнет и бьет, и на любой пинок:
«О, смилуйся! Ведь я, как ты, была живая!..» —
Все время слышится из глины голосок.
Мне чаша чистого вина всегда желанна,
И стоны нежных флейт я б слушал неустанно.
Когда гончар мой прах преобразит в кувшин,
Пускай наполненным он будет постоянно.
Моей жизни рубашка повисла в клочках,
Плоть бесценную ветер развеет как прах.
Свод и купол любые, что люди воздвигли,
Кто придет, их увидит в безликих камнях.
Мудрый старец, рассветает! Встать тебе пораньше надо.
Юноша там землю сеет, не спускай с него ты взгляда.
Ты скажи и посоветуй: «Сей нежней, нежнее, чадо,
Это ведь глаза Парвиза, мозг великого Кубада!»
Мы из глины, — сказали мне губы кувшина, —
Но и в нас билась кровь цветом ярче рубина…
Твой черед впереди. Участь смертных едина.
Все, что живо сейчас, завтра — пепел и глина.
Мы, себя позабыв, в этом радость нашли,
Поднялись выше неба от самой земли,
Наконец, отряхнули мы грязь своей плоти!
В мир явившись из праха, мы к праху пришли.
На зеленых коврах хорасанских полей
Вырастают тюльпаны из крови царей.
Вырастают фиалки из праха красавиц,
Из пленительных родинок между бровей…
На лоне праха сонмы спящих вижу,
Под каменной плитой лежащих вижу.
Чреду теней ушедших невозвратно,
На эту землю не глядящих, вижу.
Над глиною гончар опять занес кулак…
Глазами видит он, а разумом — никак:
Не зная удержу, он топчет и колотит
Несчастный прах отцов. Ну разве можно так?!
Над зеркалом ручья дрожит цветок;
В нем женский прах: знакомый стебелек.
Не мни тюльпанов зелени прибрежной:
И в них — румянец нежный и упрек…
Не горюй, бесконечна небес кутерьма,
День блеснет, и опять опускается тьма.
Через тысячу лет прах наш с глиной смешают,
Превратят в кирпичи и построят дома.
Не сетуй! Не навек юдоль скорбей,
И есть в веках предел Вселенной всей.
Твой прах на кирпичи пойдет и станет
Стеною дома будущих людей.
Нет гончара. Один я в мастерской.
Две тысячи кувшинов предо мной.
И шепчутся: «Предстанем незнакомцу
На миг толпой разряженной людской».
О мудрый, утром раньше встань, когда кругом прохлада,
И догляди, как мальчик пыль взметает за оградой
Ты добрый дай ему совет: «Потише! Не пыли!
Ведь эта пыль — Парвиза прах и сердце Кей-Кубада».
О проворный гончар! Знать тебе не дано,
Что покинуть сей мир и тебе суждено.
Ведь настигнет беда, и гончар неизвестный
Прах твой вмесит в кувшин, чтоб в нем жило вино…
О, нежная, станцуй, взяв чашу для вина,
Пусть у ручья с тобой покружится она.
Была она, как ты, прекрасна и стройна —
Вращением небес во что превращена!
Об камень я зашиб кувшин мой обливной —
Как друга оскорбил, настолько был хмельной!
И вздрогнула душа на тихий стон кувшина:
«А я таким же был… Ты тоже станешь мной».
Однажды души вдруг оставят нас с тобой,
Лежать на кирпичах оставят нас с тобой.
А там когда-нибудь помрут потомки наши,
И кирпичами стать заставят нас с тобой.
От Смерти убегать когда устану я,
С корнями выдернут из жизни стану я,
Молю вас на кувшин пустить мой прах несчастный:
Наполненный вином, а вдруг да встану я?
Отведавши вина, как ликовали мы!
Из грязи — в небеса, о, как взлетали мы!
Пора и чиститься. Плоть поснимали мы:
Из праха мы пришли, вновь прахом стали мы.
Пей! Будет много мук, пока твой век не прожит.
Стечение планет не раз людей встревожит;
Когда умрем, наш прах пойдет на кирпичи
И кто-нибудь себе из них хоромы сложит.
Песчинка, что, сверкнув, на лик Земли легла,
Когда-то солнечным челом Зухры была.
И к твоему лицу прелестному прильнула
Не просто пыль, а прах прелестного чела.
Пламенея, тюльпаны растут из земли
На крови государей, что здесь полегли.
Прорастают фиалки из родинок смуглых,
Что на лицах красавиц когда-то цвели.
По краям этой чаши прекрасной вились письмена,
Но разбита и брошена в пыль на дорогу она.
Обойди черепки осторожно. Была ведь, быть может,
Эта чаша из чаши прекрасной главы создана.
Поглядите на мастера глиняных дел:
Месит глину прилежно, умен и умел.
Приглядитесь внимательней: мастер — безумец,
Ибо это не глина, а месиво тел!
Под лапами зверей весь этот прах вокруг —
Румянец юношей и кудри их подруг.
Зубцы кирпичных стен того дворца, мой друг, —
Султанов головы и пальцы шахских рук.
Под мартовским дождем торжественно расцвел,
Неузнаваем стал вчерашний суходол.
С зеленым юношей пей на лугу зеленом
И друга поминай, что зеленью взошел.
Пока еще клокочет души моей казан,
Чего мне ни пророчат. я пью вино и пьян,
А замешавшись с глиной, хочу быть жбаном винным,
И — чур! — виноторговцу продайте этот жбан.
Пока котел судьбы не вскипятила Смерть,
Из кубка радости допить бы нам успеть!..
Кувшинщик! Из меня слепи кувшин, который
Лишь продавцу вина захочется иметь!
Пораньше пробудись, премудрый книгочей,
Мальчишке-дворнику скажи про суть вещей:
«Мети с почтением! Здесь прах ты знаешь чей?
Взгляни, вот эта пыль — Парвизовых очей…»
Потомков приведут, мой склеп покажут им,
Припомнят мой завет и перескажут им:
«Здесь глиной станет прах — вином его размочат,
И вот, наполнив хум, пускай замажут — им».
Потомков приводя, показывайте им
Могильный холмик мой, наказывайте им:
«Здесь глиной станет прах, вином его смочите
И, наполняя хум, замазывайте — им».
Предстанет Смерть и скосит наяву,
Безмолвных дней увядшую траву…
Кувшин из праха моего слепите:
Я освежусь вином — и оживу.
Прошу могилу мне с землей сровнять, да буду
Смиренья образцом всему честному люду;
Затем, смесив мой прах с пурпуровым вином,
Покрышку вылепить к кабацкому сосуду.
Пускай сейчас твоя душа не тужит,
Ты будешь вечной мукою томим:
Кирпич из праха твоего послужит
Для выстройки домов другим.
Пыль дорожная плотником местным была
Или, может быть, витязем честным была.
Будь уверен, куда бы нога ни ступила,
Пыль дорожная кем-то известным была.
Раз в гончарне кувшин я дешевый купил
И, наполнив его, я к друзьям поспешил.
А кувшин мне сказал на наречии тайном:
«Как и ты, я при жизни без отдыха пил!»
Разбил кувшин из глины расписной,
До чертиков напившись в час ночной.
Кувшин сказал мне горестно и внятно:
«Я был тобой, ты вскоре станешь мной…»
Сей кувшин, принесенный из погребка,
Выл влюбленным красавцем в былые века.
Это вовсе не ручка на горле кувшинном —
А обвившая шею любимой рука.
Сияли зори людям — и до нас!
Текли дугою звезды — и до нас!
В комочке праха сером, под ногою —
Ты раздавил сиявший юный глаз.
Слышал я: под ударами гончара
Глина тайны свои выдавать начала:
«Не топчи меня! — глина ему говорила. —
Я сама человеком была лишь вчера».
Смертный, если не ведаешь страха — борись.
Если слаб — перед волей Аллаха смирись.
Но того, что сосуд, сотворенный из праха,
Прахом станет — оспаривать не берись.
Сосуд из глины влагой разволнуй:
Услышишь лепет губ, не только струй.
Чей это прах? Целую край — и вздрогнул:
Почудилось — мне отдан поцелуй.
Старательный гончар! Тебе и невдомек,
Что и тебе уйти уже назначен срок.
И тот печальный день не так уж и далек,
Когда твой прах возьмут и вылепят горшок.
Стебель свежей травы, что под утренним солнцем блестит,
Волоском был того, кто судьбою так рано убит.
Не топчи своей грубой ногой эту нежную травку,
Ведь она проросла из тюльпановоцветных ланит.
Строитель глину мял. Вынослив и здоров,
Он не щадил своих ни ног, ни кулаков.
А глина, слышал я, обиженно пыхтела:
«Дождешься, и тебе достанется пинков!»
Строителя увидел я, что возводил жилье,
Ногами глину он топтал и унижал ее.
А глина молвила ему: «Полегче! Близок час —
Получит столько же пинков и естество твое!»
Те гончары, что глину мнут ногами,
Когда б хоть раз раскинули мозгами —
Не стали б мять. Ведь глина — прах отцов,
Нельзя же так вести себя с отцами!
Тот кувшин, что сегодня поит бедняка,
Гордым сердцем царя был в другие века.
Из рубиновых уст и ланит белоснежных
Сделан кубок, что пьяницы держит рука.
Тот фиал, что был красив и нов,
На дороге — кучей черепков.
Не ступай с презреньем на него, —
Сделан он из чаш людских голов.
Тот, чуждый зла, кувшин с поклоном навести,
Одну себе налей, другой — меня почти.
Когда судьба пинком отбросит нас с пути,
Все ж глиной на кувшин сумеем мы пойти.
Трава, которою — гляди! — окаймлена
Рябь звонкого ручья, — душиста и нежна.
Ее с презрением ты не топчи: быть может,
Из праха ангельской красы взошла она.
Травинки, те, что у ручья, не мни.
Из уст красавиц выросли они.
Ступай тихонько, их касайся нежно,
Тюльпаноликим ведь они сродни.
Увидав черепки — не топчи черепка.
Берегись! Это бывших людей черепа.
Чаши лепят из них — а потом разбивают.
Помни, смертный: придет и твоя череда!
Уж если ты мне друг, довольно болтовни!
Терпенье кончилось, вина скорей плесни.
Когда покину вас, кирпич слепи из праха
И мною в кабаке вон ту дыру заткни.
Укройте меня под землею,
Когда успокоюсь навек.
Не ставьте камней надо мною,
Чтоб помнил меня человек.
Но прах мой, ту бренную глину,
Смешайте с душистым вином,
Слепите кирпич, и кувшину
Послужит он крышкой потом.
Фаянсовый кувшин, от хмеля как во сне,
Недавно бросил я о камень; вдруг вполне
Мне внятным голосом он прошептал: «Подобен
Тебе я был, а ты подобен будешь мне».
Хозяева гробниц рассыпались дотла:
Объятья их частиц могила расплела.
Чем упились?.. Пока не выгорит дотла
Вселенная, проспят, забыв про все дела.
Что алый мак? Кровь брызнула струей
Из ран султана, взятого землей.
А в гиацинте — из земли пробился
И вновь завился локон молодой.
Что делаешь, гончар?! Одумайся, пойми,
Ты по невежеству глумишься над людьми.
Хосрова голову и пальцы Феридуна,
Хоть их-то с колеса гончарного сними!
Чья плоть, скажи, кувшин, тобою стала?
Певца влюбленного, как я, бывало?
А глиняная ручка, знать, была
Рукой, что шею милой обвивала.
Эй, гончар! И доколе ты будешь, злодей,
Издеваться над глиной, над прахом людей?
Ты, я вижу, ладонь самого Фаридуна
Положил в колесо. Ты — безумец, ей-ей!
Эта пыль была плотью земной мудреца,
Меж почтенных людей он прошел до конца.
И куда ты ни ступишь, лежит под ногою
То, что было рукой благородной бойца.
Этот старый кувшин на столе бедняка
Был всесильным везиром в былые века.
Эта чаша, которую держит рука, —
Грудь умершей красавицы или щека…
Я был у гончара, и вот что вижу вдруг:
Как колесо судьбы вертя гончарный круг,
То днище лепит он, то ручку для кувшина —
Из ног поденщика, из падишахских рук.
Я видел гончара в толпе людей.
Вращая колесо ногой своей,
Кувшины, чашки делал он проворно
Из праха нищих, из голов царей.
Я вчера гончара в мастерской увидал,
Долго, яростно глину он в чане топтал.
Словом тайн ему глина шептала:
«Полегче! Как бы завтра ты сам в этот чан не попал».
Я вчера наблюдал, как вращается круг,
Как спокойно, не помня чинов и заслуг,
Лепит чашу гончар из голов и из рук,
Из великих царей и последних пьянчуг.
Я для вина кувшин себе у гончара достал,
Пил из него. И вот кувшин мне тайну прошептал!
Я шахом был, вино я пил из чаши золотой,
Теперь у пьяницы в руках кувшином винным стал!
Я жадно устами к устам кувшина прильнул,
Как будто начало желанной жизни вернул.
«Я был как и ты. Так побудь хоть мгновенье со мною» —
Так глиняной влажной губою кувшин мне шепнул.
Я к гончару зашел: он за комком комок
Клал глину влажную на круглый свой станок:
Лепил он горлышки и ручки для сосудов
Из царских черепов и из пастушьих ног.
Я к гончару наведался вчера,
Его искусство — дивная игра.
Я видел, хоть не видели другие,
Что прах отцов в руках у гончара.
Я кувшин что есть силы об камень хватил.
В этот вечер я лишнего, видно. хватил.
«О несчастный! — кувшин возопил. — И с тобою
Точно так же поступят, как ты поступил!»
Я однажды кувшин говорящий купил.
«Был я шахом! — кувшин безутешно вопил. —
Стал я прахом. Гончар меня вызвал из праха —
Сделал бывшего шаха утехой кутил».
Я сам в посудной лавке подслушал вечерком,
Как там горшки на полках беседуют тайком.
Один спросил соседей, кто делал, покупал,
Кто торговал горшками, пока стал сам горшком.
Я спустился однажды в гончарный подвал,
Там над глиной гончар, как всегда, колдовал.
Мне внезапно открылось: прекрасную чашу
Он из праха отца моего создавал!
Я старца повстречал у здешних гончаров.
Собой загородив огонь от мастеров,
Рыдая, он кричал: «О, как унять глупцов,
В геенне огненной сжигающих отцов!»